|
ЛЮБОВНИК ЖЕНЫ: УБИТЬ ИЛИ СПАСТИ?
Когда я первый раз увидел эту женщину, на меня обрушился целый шквал эмоций.
Я всегда был спокойным и рассудительным человеком. Рассудительным до прагматичности. Таким я был и в выборе профессии, и в выборе жены. Намечал себе цель и двигался к ней неторопливо, обдумывая и взвешивая каждый шаг.
Мой лучший друг Фима Коган — кстати, отличный психиатр и большой оригинал — не упускал случая беззлобно надо мной подшутить.
— Тебя, Вань, нужно поместить в палату мер и весов как образчик психического здоровья, — однажды сказал Фима.
— Ты произнес это таким тоном, что я так и не понял — хорошо это или плохо, — рассмеялся я.
— С точки зрения обывателя, наверное, хорошо. — Он с удовольствием хлопнул еще одну рюмку водки и, презрев закуску на столе, как маргинал со стажем, занюхал рукавом. — А вот меня лично этот факт беспокоит.
— Как друга или как специалиста? — снова рассмеялся я.
— М-м-м... Скажем, как друга, обладающего специальными знаниями.
— Вон оно как! Ну, так просвети меня, непосвященного...
— Мой обширный практический опыт, — важно начал Фима, нацепив на нос мои очки, в которых он практически ничего не видел, — говорит о том, что большинство людей имеют вполне невинные манечки и фобочки. В смысле мании и фобии. Ну, там, кузнечиков боятся или имеют розовую мечту придушить тешу. Или свято верят в гороскопы, или бьют морду каждому мужику, который имел неосторожность взглянуть на его жену. Вот ты сам способен хлопнуться в обморок при виде кузнечика или расквасить нос Любашиному шефу, который каждый день привозит ее домой?
— Нет... — признался я с улыбкой. — Потому что это полный идиотизм.
— Вот это-то меня и беспокоит. Люди со своими манечками-фобочками живут-поживают и добра наживают, обходя наш психоневрологический диспансер десятой дорогой. А его дорогими гостями становятся такие, как ты, эталоны. Именно образцово-нормальные индивидуумы легче всего съезжают с катушек.
— Фима, по-моему, тебе сегодня боль¬ше не надо пить, — сказал я, — или, по крайней мере, пора начинать закусывать.
— Непьющий русский интеллигент — это нон¬сенс. — Фима громко икнул и уснул, уронив голову на стол. А я так и не понял, говорил он серьезно или это был просто пьяный треп.
О том, что в словах друга было некое рациональное зерно, я понял через два года после того разговора. Когда в один прекрасный день неожиданно для себя и для окружающих, по Фиминому определению, вдруг съехал с катушек. В тот день мне как раз исполнилось сорок лет. Я решил отметить круглую дату с размахом, заказать в ресторане банкетный зал, пригласить друзей, родственников и коллег. Жена же была против.
— Хочешь устроить большое торжество — придумай какой-нибудь другой повод и празднуй на здоровье. Хоть день пасечника, хоть день взятия Бастилии. Через год твой день рождения можем отметить хоть в "Метрополе". А сорок лет — это такая дата... В общем, ее лучше не заметить.
Я действительно когда-то слышат о существовании подобной приметы, но никогда не мог предположить, что Люба, человек с высшим образованием, кандидат философских наук, подвержена суевериям, как какая-нибудь древняя старуха. Я ей об этом и сказал, разумеется, в предельно корректной форме. Люба обреченно махнула рукой:
— Делай что хочешь. Вижу, все равно тебя не переспоришь.
На юбилей собралось около сорока человек. В основном близкие мне люди, но было и несколько незнакомых лиц. И среди этих нескольких одно лицо... Когда я увидел эту женщину, то сразу вспомнил пророчество Фимы, почувствовал, что со мной происходит что-то неправильное, нездоровое, граничащее с патологией. Словно в ту минуту, когда увидел ее, похоронил свое психическое здоровье. Будто сошел с ума... Нет, не от любви. Чтобы любить человека, его нужно знать, как самого себя, знать и принимать все его привычки, желания, поступки. Вот жену я любил, по крайней мере, всегда был уверен, что люблю. До свадьбы мы с Любой встречались четыре года, и чем больше я узнавал ее, тем больше убеждайся, что она — именно та девушка, с которой я хочу связать свою жизнь. Связал и ни разу об этом не пожалел. Ни разу до того рокового дня, когда праздновалась эта нехорошая мистическая дата — мое сорокалетие.
Женщина, поразившая мое воображение, не была красавицей в обычном понимании этого слова. Больше того, она была совершенно не в моем вкусе — слишком худа, слишком смугла, слишком большерота. Но от нее исходил такой сумасшедший магнетизм, такая неукротимая сексуальная энергия, что я просто не мог отвести взгляда от ее лица. И в какой-то момент понял: если я не дотронусь до нее — умру. Не умер, потому что дотронулся — не в силах бороться с искушением, пригласил незнакомку на танец. Но моя погибель лишь получила временную отсрочку, потому что на смену первому желанию — дотронуться — пришло второе, во много раз неистребимее: если я не буду ею обладать, то умру
Еще вчера я был уверен, что проживу вместе с Любой до глубокой старости. Мы вместе уйдем на пенсию и будем нянчить внуков, точнее, внучатых племянников (своих детей у нас не было, зато родных племянниц — аж четверо). А сегодня понял, что все это: и пенсия, и долгая и счастливая жизнь с женой, и внуки — из области ирреального. А реальность одна — смуглая незнакомка. И рядом с ней чуть располневшая, но не расплывшаяся, статная, красивая зрелой женской красотой Любаша кажется пресной и безвкусной, как дистиллированная вода...
Незнакомка взяла со стола пачку сигарет и вышла на веранду. Я. выждав для приличия несколько минут, вышел вслед за ней. Во время танца мы не перекинулись даже парой фраз, поэтому сейчас я мучительно соображал, как лучше начать беседу. Она заговорила первой. Низким, чуть хрипловатым и потрясаюше волнующим голосом спросила:
— Скажите, у вас огня не найдется?
Я щелкнул зажигалкой. Дрожащее пламя осветило ее лицо, и я, взрослый состоявшийся мужик, спокойный и рассудительный, этакий эталон психического здоровья, почувствовал, что сейчас, сию минуту, как какой-нибудь якутский шаман, впаду в транс и начну выплясывать перед этой женщиной дикие ритуальные пляски. "Интересно, с кем она пришла? — по¬думал я, — и какие отношения ее связывают с этим кем-то?"
— Я оказалась здесь случайно, — она, словно колдунья, подслушала мои мысли. — Случайно зашла к сестре, услышала, что она собирается на юбилей, ну и тоже напросилась...
— Кто ваша сестра?
— Света Охрименко.
Света Охрименко была старшей медсестрой нашего отделения. Тридцатипятилетняя незамужняя женщина, фанатично преданная работе, безобразная и унылая, как бородавка на щеке старой девы. Кто бы мог подумать, что у нее такая сестра!
— А как вас зовут?
— Ольга. Извините, что пришла без подарка, все случилось так спонтанно... Но подарок за мной. Это заранее дарить нельзя, а позже — можно. Что вам подарить?
Наверное, нечто подобное ощущает человек, бросающийся со скалы в бездонный омут. И я, презрев все в мире страховки, бросился в омут ее колдовских глаз, выдохнул: "Себя!"
— Поехали... — Она взяла меня за руку, и я забыл обо всем на свете: о юбилее, гостях, Любе. Даже не позвонил жене, чтобы не волновалась. А приехав домой на следующее утро, без всяких предисловий сообщил, что ухожу к другой женщине. Не просто ухожу — намерен немедленно развестись и разменять квартиру.
Люба — спокойный и рассудительный человек, каким был и я до встречи с Ольгой, — не стала закатывать скандалов и устраивать истерик. По полочкам разложила побудительные мотивы моего поступка и поставила диагноз: кризис среднего возраста. Потом сообщила: "Квартиру мы разменяем и, если хочешь, разведемся. Когда перебесишься — возвращайся. Приму..."
— Я не вернусь, — твердо ответил я.
— Не зарекайся...
Практически все знакомые, узнав о моем "зигзаге", отнеслись к нему с сочувственным пониманием. Давали ему традиционные объяснения: "Кризис середины жизни", "Седина в бороду — бес в одно место". Только Фима мое поспешное бегство из стабильного и счастливого брака с Любой охарактеризовал с беспощадностью профессионала:
— Ой, как все запущенно... Клиника, мой дорогой, стопроцентная клиника. Пора похлопотать о коечке для тебя в нашем "санатории".
И даже в таком невеселом контексте слово "коечка" заставило меня вздрогнуть и ощутить нарастающее желание. Слово было из лексикона Ольги. "Нас коечка заждалась", — говорила она, приглашая снова заняться любовью. Она говорила эту фразу по три, а то и по пять раз в сутки. Она сотворила чудо. Даже в двадцать я не ощущал себя таким молодым и неутомимым. Суточные дежурства, когда целых двадцать четыре часа нужно было продержаться вдали от Ольги, стали для меня адовыми муками. Однако отказаться от них я не мог. Больше того, кроме работы в больнице я стал подрабатывать на "скорой помощи", консультировать в платной поликлинике, ездить по частным вызовам. А все для того, чтобы была возможность баловать свою молодую (Ольга на одиннадцать лет младше меня) жену, потакать ее капризам. И вот ведь парадокс: целыми днями крутился как белка в колесе, а усталости почти не чувствовал. Это Ольга подпитывала меня своей магической энергетикой.
Так прошел год — наверное, самый счастливый год в моей жизни. А потом — случайное столкновение на лестничной площадке с пожилой соседкой, одной из тех любознательных особ, которые везде суют свой нос.
— Здравствуйте, Иван Юрьевич...
Я мимоходом удивился, что она знает мое имя-отчество, ведь в этом доме я живу совсем недолго. Бросив "здрасьте", стал торопливо искать ключи от квартиры.
— А вы все работаете, работаете... И днями, и ночами... — Настырная соседка явно была настроена на беседу.
— Да, знаете ли, приходится... — буркнул я, не оборачиваясь.
— Я, конечно, не имею привычки вмешиваться в чужую личную жизнь, но... Вы такой приятный интеллигентный человек... Поэтому я считаю своим долгом сигнализировать — к вашей жене зачастил мужчина. Такой представительный, с усиками. Кстати, помоложе вас будет. И приходит исключительно когда вас нет дома.
— Что?! — Я резко повернулся и пошел на соседку. Очевидно, глаза у меня в ту минуту были совершенно безумные, потому что женщина быстро юркнула в свою квартиру, но перед тем, как захлопнуть дверь, успела выкрикнуть: "Что слышали! И учтите, я никогда не вру, не имею такой привычки!"
Ольга меня встретила поцелуем и знаковой фразой: "Нас коечка заждалась".
"Не может быть. Эта старая перечница просто позавидовала нашему счастью", — подумал я, но ревность, как злокачественная опухоль, уже пустила метастазы и начала свою убийст¬венную работу. О том, чтобы напрямую спросить у Ольги, есть ли у нее любовник, не могло быть и речи. Такой вариант мне даже в голову не пришел — понимал, что не смогу задать ей подобный вопрос. Но и продолжать жить, как раньше, тоже не мог. Решил разобраться. Несколько раз возвращался с работы в неурочное время, но либо заставал жену одну, либо находил квартиру пустой. На мой невинный вопрос: "Ты где была?" у Ольги всегда был готов ответ: "В магазине. В парикмахерской. В бассейне". И алиби в качестве купленной вещи, новой прически или мокрого купальника.
Может, кто-то другой на моем месте и успокоился бы, но прав был друг Фима, когда говорил, что в моем случае все слишком запущенно. За несколько недель я так и не нашел ответа на мучившие меня вопросы и тогда сделал еще один шаг к пропасти безумия — нашел в справочнике телефоны нескольких частных детективных агентств и без колебаний позвонил в одно из них.
— Приезжайте, — твердо сказал мужской голос, — поговорим.
Детектив оказался мужчиной лет пятидесяти самой обычной наружности. Выслушав мой сбивчивый рассказ, пожал плечами: "Не смущайтесь, заказ как заказ, Я уже не одну сотню таких заказов выполнил. Могу взяться и за ваш. Оплата у меня посуточная — пятьдесят долларов в сутки. Плюс текущие расходы — ну, это ерунда. Думаю, дня за три, за четыре справлюсь. Максимум за неделю. С вас — фотография жены и предоплата — сто долларов. Если устраивает, сегодня же приступлю к работе".
Детектив оказался настоящим профессионалом и уже на третий день позвонил мне и попросил приехать.
— Вот, — протянул он мне пухлый конверт, — здесь мой отчет и фотографии вашей жены с любовником. С вас еще пятьсот рублей— мои расходы на бензин, пленку, проявку фотографий... Желаю удачи.
Выйдя из офиса агентства, я сел на первую попавшуюся лавочку и достал из конверта пачку снимков. На всех — моя Ольга и какой-то бугай с тонкими холеными усиками. Левую сторону груди словно пронзили спицей. Я безучастно подумал: "Сейчас у меня случится инфаркт". Еще и усмехнулся этой мысли: "Других спасаю, а вот себя — не получится. Поистине сапожник без сапог".На смену этой мысли пришла другая: "Я должен его убить". Эта мысль, как и мысль о собственной смерти, не вызвала у меня никаких эмоций. Простая констатация факта, и только.
Еще раз кинул взгляд на верхний снимок (на нем бугай по-хозяйски обнимал Ольгу за плечи), щелкнул ногтем по его самодовольной роже: "Ты понял, тварь, я тебя убью!" После этого я порвал на мелкие куски все фотографии, выкинул в урну и поехал к бывшему однокласснику Стасу, который, как я знал, успел уже несколько раз отсидеть в тюрьме.
Мне трижды повезло: Стас находился на свободе, жил в той же самой квартире, что и раньше, и был дома.
Моему приезду он не удивился, просто молча посторонился и сказал: "Ну что. Ванька, выпьем за встречу?"
— Потом выпьем, — хмуро сказал я, проходя на убогую кухню. — А сейчас о деле. Мне нужен ствол. Поможешь достать?
— Спрашиваешь! Не проблема. Триста баксов. Если такой, что нигде не светился, тогда пятьсот.
— Заметано. Завтра привезу деньги. Пятьсот, — сказал я.
— Завтра получишь ствол. Чистый, как белье после "Тайда", — хохотнул Стас.
На следующий день я выходил из подъезда Стасовой "хрушевки", ощущая в кармане непривычно опасную тяжесть "Макарова". Теперь дело было за малым: найти эту гниду, разрушившую мое счастье, и убить. Что со мной будет потом, меня не интересовало.
"Отдежурю сутки, — решил я, — а потом возьму на неделю отпуск и займусь делом. Недели должно хватить".
Ночь прошла на удивление спокойно, между двумя и четырьмя мне даже удалось немного подремать. А в начале пятого в ординаторскую заглянула дежурная медсестра, девушка, работавшая у нас всего пятый день, и абсолютно стерильная в смысле практического опыта. Если не ошибаюсь, ее звали Марина.
— Иван Юрьевич, "скорая" инфарктника привезла.
— Сейчас иду. — Я вскочил с дивана и стал быстро ополаскивать лицо, чтобы прогнать дремоту.
— Иван Юрьевич, быстрее, — поторопила меня сестра, и мы побежали в реанимацию. По дороге перепуганная девушка трещала как сорока: — Точно инфаркт, как по учебнику. Брадикардия, базальные хрипы, загрудинная боль... Врачи "скорой" попытались купировать боль морфином и пантопоном, но до конца не удалось. Больной такой бледный — ужас, и ведь совсем молодой...
— Помолчите. Сам разберусь, — приказал я строго. Сестра отчетливо всхлипнула, но замолчала.
Парень, находившийся в реанимации, был без сознания.
— Быстро! Раствор эуфиллина, подкожная новокаиновая блокада, кислород... — командовал я.
— Сейчас. Ой, Иван Юрьевич... Я не могу... У меня руки дрожат...
— Давайте, — чертыхнулся в сердцах, выхватил у нее шприц, — я сам...
И только тогда я первый раз взглянул на лицо мужчины. Рука со шприцем замерла в воздухе. Сестра продолжала тарахтеть: "Там с ним женщина приехала, жена, наверное. Так убивается бедняжка, так убивается!"
В глазах Марины плескался такой панический ужас, что я бросил грубо:
— Идите отсюда, от вас толку никакого.
— Как это?! Куда идти?
Я переборол желание послать неумеху по известному адресу. "К его жене идите, что ли. Успокойте, если сможете".
Медсестра выскочила из реанимации. Жестом, доведенным до автоматизма, я прикоснулся пальцами к запястью больного. Пульса не было! И тоны сердца не прослушивались. Остановка! Срочная дефибрилляция и закрытый массаж сердца. Но дефибриллятор, как недавно шприц, замер в моей руке. Боже, какая глупость! Спасать своего злейшего врага, человека, которого я собирался найти и убить! И грех на душу брать не нужно — он и так уже умер, причем без моего участия. А от меня требуется сущая малость — просто не пытаться запустить сердце. На принятие решения — секунды. И с каждой
секундой его шансы на жизнь тают, а мои, напротив, возрастают. Шансы на дальнейшую жизнь с Ольгой.
Разряд! Пять сильных толчков ладонью по грудине. Опять разряд! Ну, давай же, гад, давай! Ты же еще совсем молодой! Ты сильный, как бык! Ты — похититель чужих жен! Давай, сволочь, давай! Разряд. Руку сводит от напряжения. Еще разряд! Есть! Запустил я твое гнусное сердечко. Затикало, будь оно неладно. И пульс появился. Правда, пока нитевидный, ну да сейчас мы его раскочегарим.
— Марина! — заорал я. — Где вас там черти носят?!
— Я здесь, Иван Юрьевич. Ну что, он умер, да?..
— Он еще нас с вами переживет. Побудьте здесь с ним, а я пойду перекурю...
В холле, уткнувшись головой в колени, сидела знакомая до боли худенькая женская фигурка. Вскинула глаза, полные слез. В них — ни удивления, ни чувства вины. Только сумасшедшая надежда.
— Успокойся, жив твой... — не сдержавшись, я назвал любовника Ольги неприличным матерным словом, но она этого даже не заметила. Похоже, в ту минуту ее интересовало только одно сказанное мной слово — "жив".
Ольга сорвалась с кресла, бросилась мне навстречу. Я быстро выставил ладони перед собой: "Ну-ну, только давай обойдемся без благодарственных лобзаний..."
После этого выщелкнул из пачки сигарету и быстрым шагом пошел по направлению к черной лестнице.
— Иван, — плачущим голосом оклик¬нула меня Ольга, — Иван, прости. Пожалуйста... Я не могла с этим бороться. Ты должен меня понять...
Страсть, с которой нельзя бороться. Конечно, я это понимал. Отлично понимал, как никто другой! Я не обернулся.
Вернувшись в ординаторскую, я позвонил своему коллеге Николаю.
— Коля, сможешь сменить меня на пару часов раньше? — Не вопрос... Через полчаса выезжаю. Утренние улицы были еще практически пусты. На набережной я притормозил, вышел из машины, достал из кармана пистолет, завернутый в газету, и, покачав его в руке, бросил в темную воду. А потом я поехал домой, хотя и странно так говорить о квартире, где еще ни разу не был.
Дверь мне открыла Люба.
— Ты говорила, что я могу вернуться...
— Проходи. Завтракать будешь?
— Буду, — голос предательски дрогнул.
— Люба, можешь меня выслушать?
— Ты после дежурства?
— Что? Да, но это...
— Тогда завтракай и ложись спать. А поговорим мы позже. Когда-нибудь. Может быть... Я рада, что ты вернулся.
ИВАН Н.
|
|