ЗДРАВСТВУЙ, Я ТЕБЯ НЕНАВИЖУ
– Валера, ты – идиот! – дверь хлопнула, поглотив чемодан, шляпу и мою жену.
Девятый час нового дня начинался плохо, очень плохо. Всю дорогу до больницы я думал, когда лучше написать заявление. На отпуск. До или после планерки.
– Валера, срочно зайди! – это из ординаторской.
– Валерий Александрович, вас ждут в третьей палате...
К полудню я свыкся, что день не задался. И даже перестал думать о Марине. Летний ветер гонял по больнице запах спирта, новых больных и еще бог знает чего.
"Валера, ты – идиот! Я на вокзале. Жду тебя еще полчаса и уезжаю", – пришла SMS-ка.
Одумалась, значит…
До операции полтора часа, успею.
Марина сидела на чемодане и скучала.
Я подошел, молча взял чемодан и с видом победителя пошел в машину. Необходимо сохранять нейтралитет. Хотя бы ближайшие полчаса.
– Вас Валера прислал?
Я обернулся: за мной сидела не Марина.
– ?
– А ты? – особа не растерялась.
Я бросил ей телефон. Во вляпался. Рассмотреть мне ее не удавалось, дорога мешала повернуть голову.
– Понятно… – прочитала она свое сообщение.
– И что нам понятно?
– Что вы – Валера!
– Ты догадлива. Я сейчас доеду до кольца, там сможешь выйти…
– Никуда я не выйду, потрудитесь вернуть меня на место. На вокзал, то есть.
Я остановил машину и открыл дверь. Не Марина сидела и, судя по всему, не собиралась покидать мое общество. Я вышел из машины, обошел и открыл дверь с ее стороны. Галантно, как мне показалось.
– Прошу.
Я тронулся с места. До операции оставалось полчаса.
– А Марина-то ваша тю-тю! Не приехала, – крикнула мне вслед девушка. Ветер сорвал ее шляпу и желтое облако волос упало на лицо. Как я мог так обознаться? Марина же брюнетка… Глаза цвета песка – успел я заметить. Уже неделю я собирался в отпуск. Или две. Точно не помню. Больные казались мне уже бесконечной чередой с одним заболеванием и одинаковыми симптомами. Я все чаще заглядывался в окно, и понимал: нужно ехать… Но Марина не возвращалась и я тянул время.
Леночка дождалась, когда я докурю и всунула тоненький лист истории.
– Валерий Александрович, зайдите в четвертую. Там сотрясение после аварии.
Леночка мне нравилась. Дельная, спокойная. С такой можно работать, не отвлекаясь. Впрочем, я уже давно ни на кого не отвлекаюсь.
– Хорошо, хорошо. Позже, – я попробовал улыбнуться. Мне было ее жаль. Она влюблена. И, к сожалению, в меня. И, к сожалению, безответно. Хотя приятно.
"У меня новый номер. Позвони. Марина"
– Валерий Александрович, я вас еще вчера просила, – Леночка смотрела с упреком.
– Вчера? Не помню, – соврал я. – Иду.
"Валера, ты – идиот! Я на вокзале. Жду тебя еще полчаса и уезжаю", – настрочила SMS-ку Сонька.
Южное солнце нещадно палило в ее желтый затылок, а бывший муж не приезжал. Сам позвал, золотых гор наобещал, и вот на тебе. А она купилась: неделя на море плюс… посмотреть на новую жену плюс… посмотреть, как он счастлив без нее. Такое приключение пропало. И поезд в Донецк только вечером.
Возле Соньки затормозила машина. Мужчина быстро выхватил с тротуара чемодан и двинулся обратно. Значит, вспомнил-таки свой приступ гостеприимства. Попросил встретить знакомого. А машина ничего. Знакомый тоже хорош, только неприветлив.
Она смотрела в зеркало на лобовом стекле. Очки не давали разглядеть его глаза, но двухметровый рост она успела заметить, когда он нес ее чемодан.
– Вас Валера прислал? – интересно, он говорить умеет?
Боль мешала думать, кругом белый свет и запах больницы. Кажется, она вышла из машины. Или ее вынесло сильным ветром. Шляпа улетела. Шляпу было жаль. Потом машины, очень много машин.
– Прошу, – говорит злодей.
Сонька протягивает к нему руки, а он бросает ее в пропасть. И пусто. Больше ничего. Боль, боль.
Три раза в день делали укол. Она знала, что после третьего раза наступает ночь, и засыпала. А первый укол – это утро. Однажды медсестра не пришла, и Соня подумала: все. Утро не наступило. Значит, умерла. Потом пришла врач – ушлое такое светило медицины. Посмотрела на Соню, покачала своей перегидрольной головой и живо испарилась качать головой к другим больным.
Сонька сообразила: еще жива, но не долго осталось. Надо позвонить на работу, предупредить. На четвертый день выяснилось, ее сбила машина. Вещей нет. Документов тоже. Только телефон.
– Ты, что же, совсем никого не знаешь в этом городе? – удивилась соседка по палате.
– Конечно, знаю, – Сонька отвернулась к стене. Наверное, это стыдно – никого не знать.
"У меня новый номер. Позвони. Марина", – врать нехорошо, но это был единственный шанс. Кто-то должен был помочь. Найти вещи, деньги и купить лекарства.
– Алло!
– Здравствуйте. Я не Марина. Но мне нужна помощь. Ваша. Я кроме вас никого не знаю в городе. Помните, вы меня на вокзале перепутали со своей…– Господи, с кем он ее перепутал? Женой? Любовницей?
– Я сейчас занят, перезвоните позже. – Какая-то ненормальная его разыграла. – Дайте карту этой вашей… с сотрясением. Когда это случилось?
– Одиннадцатого, Валерий Александрович. Она только вчера стала пытаться встать и …
"Одиннадцатого ушла Марина", – подумал я.
– Попыталась встать. И что? – Максимов шел по коридору, искал сигареты и думал о предстоящем отпуске. – Добрый день…
Чья-то мобильная трубка полетела мне в голову. Удар пришелся в висок. Завтра же еду в горы.
Сонька разрыдалась. Потом вспомнила, что плакать ей нельзя и остановилась. Тип, который ее подвозил, оказался редким чурбаном. Больше ей некому было звонить.
– Идиот! – Она со всей силы бросила трубку в сторону двери. Ей не повезло. Трубка попала в зав отделением, которого она ждала второй день. Соня села на кровать и закрыла лицо руками.
– А больная-то наша выздоравливает! – пробормотал Максимов. Висок немного ныл.– Может, вас в другое отделение перевести? Раздевайтесь.
Голос Соньке казался знакомым. Впрочем, в последнее время у нее с головой не совсем в порядке… А глаза у него серые. Теперь стекла очков смотрели прямо на нее. Еще она заметила, что он почти лысый, но как-то красиво лысый. Значит, придется умирать ей в этом городишке: вылечит этот, как же. Ему бы на рынке работать, дынями торговать.
– У вас очень гуманная профессия, никак вам не соответствует, – изрекла Сонька. Краем глаза она заметила, как у перегидрольной головы глаза куда-то вверх ползут и никак не остановятся.
– А у вас какая профессия? Раздевайтесь, у меня минута. Вы выращиваете одуванчики? А в перерывах между делом подсаживаетесь в машины к незнакомым мужчинам? – злодей разматывал повязку на ноге. – В перевязочную. Я жду вас через три минуты.
– Я не могу ходить.
– Дойдете!
Максимов схватил Леночку за локоть и выпихнул в коридор.
– Когда она поступила?
– Я же говорила, одиннадцатого.
– Ну, и?
– Ее машина на кольце сбила. Документов, вещей и денег не нашли до сих пор.
– Ну, и? Во сколько? Во сколько она поступила? Где карточка?
"Соня Алексеенко. Сотрясение мозга. ДТП. Перелом... 11.08.05 12.45".
Значит, через полчаса после того, как он оставил ее, она уже была в больнице без сознания.
– Что вы стоите? На коляску ее и в перевязочную!
Выходит, горы отменяются.
В палате – огромное окно. Сегодня Соня проснулась, и вспомнила, что уже август. Запах дождя и спелых груш заполнял комнату через большое окно. И еще пахло вареньем. Терпким, сладким. Так пахнут дома, где живут люди, которые никуда не торопятся. Так пахнет детством и счастьем. В Донецке запах асфальта, вечно спешащих мужчин и новых машин. Соня даже представить не могла, как может пахнуть донецкое счастье…
Сегодня она попросится домой.
– Валерий Александрович, отпустите меня. Послушайте, если вы меня не отпустите, я потеряю работу!
– Я если я вас отпущу, вы потеряете голову. Или она вам на работе не пригодится?
– Я все равно уеду!
– Не думаю, – он оторвался от записей и посмотрел прямо на нее. – Вы мне кажетесь достаточно разумной.
Он переключился на кого-то другого. Аудиенция закончена.
Дождь? Нет, она просто плакала.
Вечером в отделение привезли тяжелобольную. Это было слышно по тяжелым шагам врачей из соседнего корпуса, по серьезным голосам и большим клубам дыма на балконе. Соне стало страшно. Не за себя, а как-то вообще. На обходе Максимов был сосредоточен.
– Послушайте, вам ее жалко? – шепотом спросила Соня.
– Врачу только один раз может быть жалко больного: когда он решил стать врачом.
– Я вам не верю. Вам всех жалко: поэтому вы врач. Хороший врач.
– Ну, это будет ясно часа через два…– он встал и на ходу посмотрел на нее.
– Все будет отлично. Я же выздоравливаю…
– Неужели? – ей показалось, что Максимов улыбнулся. Или ей показалось? – Я все равно вас не отпущу, – сказал он, потом спохватился. – У вас еще рентген и…
Соне не спалось.
Мешал сладкий запах августа, собственные мысли и Максимов в операционной. Соня ждала, когда закончится операция. Ей почему-то хотелось, чтобы он пришел и сказал: все хорошо. Он пришел из темноты совсем усталым и счастливым. Соне захотелось прикоснуться к его радости.
Немножко подержать незнакомое счастье.
– Все хо-ро-шо… Не спишь? – впервые он сказал ей "ты".
– Нет. Ты мне мешаешь спать.
– Хочешь, я тебя приглашу в август? – он почти прошептал, но она услышала.
– Я не хочу хромать в августе!
– А мы полетим… – он протянул ей руку.
– Я упаду. В пропасть. Или в море.
– А разве ты еще не упала?
За горизонтом – море. Соня никогда не думала, что оно пахнет грушами. Теплое, ласковое.
– Скажи, это море? Не-а, это варенье…– Соня стояла на берегу.
– Ты любишь варенье?
– Не знаю. Я сейчас ничего не помню. Может, люблю… А ты?
– Про варенье?
– Нет. Про себя.
– А ничего интересного. Больные, больные, больные. Я скучный, – он закурил. – Расскажи лучше, как одуванчики выращиваешь.
– Я в театре детском работаю. И на радио, веду передачи для детей.
– А после радио?
– Потом на диван и ночка.
– Что, и все?
– Нет, почему. Подруги, кино, увлечения: все есть.
– Валяй про увлечения.
– Да ты будешь смеяться. Я не скажу!
– Ну ладно, не надо. Расскажешь, когда… мы дойдем до того домика. Видишь, с калиткой? Я хочу угостить тебя вареньем. Настоящим. Так что у тебя еще минут семь есть.
– Ну, только за варенье. Когда мне грустно, я собираю статьи из женских журналов…
– Я так и думал: вырезки про моду?
– Ты глуп. Я собираю вступления перед журналом. Они чудесные. Понимаешь, они ни о чем. Без сюжета, без героев, про здесь и сейчас.
– Сама придумала?
– А что, поразила? Я про это никому не говорила, – Соня побрела к воде.
– Сколько их уже?
– Около 100. Я же не все подряд, а те, что вдохновляют.
– Вдох-но-вля-ют. Слушай, а почему так много, тебе что 100 раз скучно было?
– Скучно мне бывает гораздо чаще, – Соня засмеялась своими песочными глазами. – Статей интересных мало. Послушай, а ничего что мы за вареньем в 3 часа ночи идем? Может, это неприлично?
– Конечно, неприлично. Но нас простят.
Она сидела на подоконнике. Он стоял совсем рядом. Между ними чашка, которую она держала. Чашка полна варенья. "А душа смятенья…" – в Сонькиной голове почему-то всплыла такая банальщина.
– Хорошо, что они сладкие, – она пыталась отодвинуться назад. Господи, почему такие узкие подоконники?
– Груши? Да.
– И груши тоже, – Соня подняла голову, и их глаза оказались совсем, совсем близко. – Руки сладкие. Не дают прикоснуться к тебе. Прости, – Соня прыгнула вниз. Прыжок не удался. Чашка упала на пол, а Соня на Максимова.
– Ты смешная, – он целовал ее сладкие руки. Почему она думала, что ему бы на рынке…
***
– Ты ведь не хочешь сказать, что меня уволили… – на вокзале Соня отдала Нинке сумки.
– Конечно, нет. Я думаю, тебе даже зарплату повысят.
– Издеваешься?
– Ты когда пропала, шеф не знал за какую голову хвататься, все верх дном пошло. Так что ждет тебя, не дождется. А что случилось? И почему не звонила?
Они сидели на кухне. Соня вяло ковыряла кофе в турке деревянной палочкой.
– А дальше что? – Нинка чинила допрос. – Я про абрикосы поняла, а про этого Максимова ничего не поняла!
– Я тоже, – Соня сделала глоток и закрыла глаза.
– Ты что, вот так взяла и уехала? А вдруг он тебя ищет?
– Сомневаюсь, – Соня открыла один глаз. – Да не ищет он меня. Все. Забыли. Кофе ты пьешь?
– И не звонил? – Нинка не унималась.
– А я телефон выбросила. Не веришь? – Соня открыла дверцу в мусорник. – Я спать, хорошо?
– Да что ж хорошего? Выбросила, значит любишь!
– Ага. Народная примета такая. Или вот еще: бросил после первой ночи, значит страдает!
– И страдает. Говорю тебе, страдает, – Нинка стала мыть чашки. – А первая ночь была?
– Нет. Было первое утро.
– Утро тоже неплохо. Ну, ты иди, ты спать собиралась.
В пятницу у Соньки хэппибездэй. С утра позвонит мама, потом Нинка, потом Соня пойдет на работу и будет весь день думать: быстрее бы завтра. Так и было: позвонила мама, потом Нинка, потом Соня собралась на работу. Потом позвонил бывший муж. Ха, он еще ей звонит.
– Валера, ты – идиот.
– Сонечка, я все знаю. И готов искупить. Сегодня. Я приглашаю тебя и всю твою компанию в ресторан. У меня сегодня там концерт. Тебе посвящается.
– Ага. Там я сломаю ногу или руку. Ну, уж нет.
– В 20.00. Стол на 20 человек. Пожалуйста.
В 21.30 Соня слушала уже пятый тост.
– Я хочу выпить за любовь! – кричала Нинка на стуле. – А это тебе, дорогая.
Сонька потянула ленточку, коробка открылась и она увидела свой старый телефон. У Нинки точно крыша поехала. Из вежливости нажала "включить" и пошла танцевать. Когда пришла, Нинка сидела загадочная и почему-то совсем непьяная.
– Для вас двадцать семь писем. Уже двадцать восемь. И одиннадцать неотвеченных звонков.
Коньяка?
– Неси, – Сонька села на край стула.
"Соня нужно поговорить", – первые пять сообщений.
– Да, никакого разнообразия…Правда, хороший подарок?
– Ага. Нин, а, Нин, можешь дать мне свою машину?
Город прогонял ее рыжими фонарями. Ночь жадно проглатывала маленький Citroen. К югу, к югу – стучали колеса. Диги-дон, диги-дон – приходили сообщения. К утру закончился бензин и нинкины конфеты из бардачка. Она оставила машину заправляться. Срочно нужен кофе.
"Сегодня утром буду", – последнее сообщение написано час назад.
Соленые слезы закапали в кофе, смывая остатки вчерашнего праздника на лице.
"Не судьба – я опять в этом городе. И опять одна".
– Послушайте, вы же не одна! Отгоните машину, наконец! – голос показался Соньке знакомым.
Впрочем, сегодня с головой у нее что-то не совсем в порядке.
Анна Бис
|